Сзади нарастает гул. Свет фар, словно ошарашенная бабочка, забился в растопыренных пальцах сомкнувшихся над дорогой деревьев. Чёрными зайцами по дороге запрыгали тени.
Рудольф с надеждой оборачивается. Напрасно. Автомобиль проскакивает мимо, и только лёгкие вихрики снежинок закрутились ему вслед.
И вновь – Земля, Германия, одиночество. Дорога. Тишина. И строй деревьев по обеим обочинам. И пузатые холмы, теряющиеся в темноте. И снежинки в затяжном своём прыжке.
Зимняя сказка...
* * *
И плен…
* * *
И дорога под Орлом. И тоже зима. И тоже Рождество. И колонна, бредущая сквозь ночь, свободная от забот обо всём, кроме того, как выжить в обваливающемся морозе. И до лагеря – километров шесть ещё…
А до этого они долго шли под клиновидными, как шумерский шрифт, острыми снежинками, которым, словно для придания пущей злости, резкий ветер периодически поддавал пинка. И снежинки взвивались от злости, уже совершенно остервенело вонзая свои иероглифы прямо в лицо.
И отвернуться было нельзя. Оставалось только вздымать к равнодушному Богу свой взор, надеясь… На что? На память, которая издевательски вынимала и показывала свои спрятанные в самый дальний угол сокровища.
«Mit selden mvsse ich hute vf sten...»
Зачем ему Вальтер фон дер Фогельвейде? Отчего из глубин сознания память извлекла великого миннезингера, поэта XII века? К кому «взывать здесь в ранний час»? К русскому, который идёт сбоку, время от времени подбрасывая на плече автомат, и сам сгибается от режущих поцелуев метели?
* * *
Но Бог только казался равнодушным. Когда метельных розог ему показалось достаточно, он словно выключил ветер и превратил их в фантастический по красоте снег. И лагерь как-то вдруг оказался близко…
– Schoenes Weihnachten, – сказал человек рядом.
И подбросил на плече автомат…
