Мысли Ингвара заметались вспугнутыми воробьями. Даже, казалось, гвалт их возмущённый раздался во вдруг ставшей тесной голове.
Как же он это сделает? Ведь на самом деле он виноват в том, что фигурки отца оказались… ну, не в тех руках. И Рыбка – друг. Как же он накажет друга за то, что тот не совершал? И руку? Руку ему рубить? Тогда ведь, по правде если, руку надо рубить ему, княжичу!
У Ингвара засосало где-то внизу тела. Словно стоял он на обрывистом берегу и смотрел вниз, представляя, как вот сейчас… сейчас… сделает шаг вперёд. Только там это подсасывание было приятным, а сейчас… Сейчас – страшным. Тогда он знал, что шага того не сделает. ДА и не дадут ему сделать. А вот теперь…
Теперь надо этот шаг сделать. Нельзя не сделать!
Пока мысли и чувства спутанным клубком метались в голове мальчика. Отец неотрывно смотрел на него. Взгляд всё больше жестчал, брови всё теснее сходились на переносице. Только соединиться не могли никак: три резких складки на переносице, средняя побольше и две по бокам поменьше, не пускали их друг к другу.
Интересно, у меня такие же будут, когда вырасту? – мелькнула неуместная мысль.
- Что молчишь, сын? – всё тем же неприятным, низким и при этом гулким голосом осведомился отец.
Ингвар помотал головой. Или она помотала им? Как-то само получилось.
- Я… не могу, - прошептал он. Мелькнула и спряталась мысль, что вот сейчас и надо признаться. Сейчас вот… Только отец спросит, почему – тут же и признаюсь.
А Рыбка молчит. Почему он ничего не говорит о том, как было дело? Почему не выдаст дружка своего, который и стал виновником всей этой истории? Ведь руку отрубят ему – и всё! На всю жизнь калека! За коркой хлеба побираться! А он молчит! Мог бы, дурак, облегчить ему, Ингвару, признание! Другу своему! Сказал бы: «Это сын твой, княже, фигурки принёс! А я только поиграл. Не знал, что они – твои»… И всё! Ну, озлился бы отец! Может, даже выпорол бы! Но не руку же…
Или? Или мог… отец? Отец – мог?
Мог, мог, мог – раздалось эхо в глубине души. Вот и ответ. Отец – да, он мог! Казнил он уже людей. И ближних – было…
Ингвар снова ощутил панический страх. И гнев. Гнев на Рыбку, который вот так, одним словом мог бы сейчас решить его судьбу! Да кто он такой вообще! Он – чтобы держать жизнь княжича в своих руках! Холоп! Сын неизвестного отца! Дворовый… пёс! Тех тоже натаскивают на службу хозяевам. Но это не делает их равными! А этот… Ишь, возомнил себя ровнею сыну конунга русского! Я сам стану конунгом, когда вырасту! А ты мне ещё руку будешь!.. Нет, не сам! Но из-за тебя! А какой я конунг без руки-то?
Но отец не задал вопроса: «Почему?». Он ещё раз покатал взгляд свой по глазам сына и просто уронил:
- Будешь!
И обернувшись, рявкнул:
- Да заткните уже кто-нибудь эту бабу!
Вот оно что мешало! Оказывается, всё это время в ушах стоял неумолчный не вой даже, а ной Рыбкиной матери. Тоскливый, со всхлипами и подвыванием, когда ей необходимо было набрать воздуха для продолжения рёва.
Ной оборвался взвизгом, когда кто-то из стражников толкнул бабу ногой. Двое других подошли к Рыбке, взяли под руки и потащили к конюшне.
Ингвар отвёл глаза под брошенным на него через плечо взглядом Рыбки. Но промолчал.
Рыбка тоже не сказал ни слова.
