Между тем, под унылой моросью-взвесью было, наконец, сооружено ложе поверх поленницы. Там уже лежало чучело в праздничных одеждах отца. Теперь туда должна была взойти мать.
Она была молчалива. И уже – отрешённа. После традиционного вопроса жрицы: "Кто из вас умрёт вместе с ним?" и ответа матери: "Я" – она перешла к прощанию. В сопровождении двух женщин, тоже жриц Жели, она направилась к сыну.
Душа Ингвара непроизвольно юркнула в пятки. Хотя, казалось бы, с чего бы? Всё уже решено, главный вопрос задан. И главный ответ на него получен. К сыну подходила уже, собственно, мёртвая мать. И изменить это уже никто не был в силах.
Хотя… Может быть, именно поэтому душа его испугалась. Ингвар не раз видел таких мёртвых. Не настоящих, кои лежали на поле, испив свою чашу, и коих он, воин, и сам сотворил уже немало. Нет, вот как-то видно было, что умрёт человек скоро. Он ещё живой и даже братину заздравную поднимает, а видна какая-то тень… нет, не за ним и не над ним. В нём. Вроде обычный человек перед тобою – а в нём тень сидит. Живёт.
А уже перед самой смертью черты лица человека заостряется. Тоже – не скажешь, почему и как. Не то, что разом похудел он. Нет, вроде бы стало опять страшно. Тень эта его высосала. Вот! Точно: не заостряется лицо, а словно высасывает кто из человека некий сок жизненный. Наполнение его жизненное. И видно это.
Вон как тогда, с Песаховым родственником. И ведь легко было Ингвару убивать его! Да нет: знал он уже, что убьёт наглеца, когда ещё только на холм взошли. Ибо было вот это на хазарине: высосала тень жизнь его. Ингвару оставалось только исполнить предначертание.
И вот сейчас на матери лежала тень той тени. И знал Ингвар, что то, что произнесёт она сейчас, идти будет не из этого, из того мира.
И именно этого боялась его душа…
Мать подошла совсем близко. Она глядела в лицо сына жадно, но одновременно отсутствующе. Словно и не она смотрела, а – через неё что-то. Нет – нечто. То есть снова не так: Нечто.
Мать подняла руку. Ингвар справился с позывом отшатнуться. Но Забава только взъерошила ему волосы. Как в детстве…
Мама! Мамочка!
- Прощай, сын мой, - словно в раздумчивости произнесла Забава. – На радость себе рожала я тебя. И на любовь отцову. Не держи на него сердца, сын. Знаю, он часто бывал суров с тобою.
Она помолчала, вглядываясь куда-то внутрь себя.
- Зрю его сейчас, - вдруг сказал мать.
Ингвар непроизвольно сглотнул.
- Но это потому, говорит, что добра желал, - почти без выражения продолжала Забава. - Желал, чтобы стал ты достойным наследником рода его. Чтобы Одда Стрелы честь грозную не уронил. Чтобы сам вырос воином великим. А главное – вождём руси грозным. Расширил чтобы пределы Киавские. А не сможешь – чтобы своему…
Мать запнулась.
- …чтобы сыну… то повелел.
Ингвар знал, что задавать вопросы в подобной ситуации неразумно, но не смог удержаться:
- Что значит - не смогу?
- Будущего не зрит никто, даже боги, - против ожидания, дала ответ мать. – Всё может быть. А дело русское должно стоять. Так муж мой, отец твой передаёт…
Забава умолкла. Сквозь отстранённый взгляд её начало медленно проступать нечто посюстороннее. Словно зрачки поворачивались на Ингвара – странное, немножко жутковатое зрелище, поскольку они и так смотрели на тебя. Смотрели, но не видели.
- Прощай, сынок, - неожиданно тепло проговорила мать. – В мире этом больше не увидимся мы. А в том – как боги положат. Может, и ты не в Вальхаллу, а в Ирий попадёшь…
Затем она положила ладони ему на щёки, притянула его к себе и поцеловала в лоб.
- Мы любили тебя с отцом…
За дальнейшим Ингвар смотрел не слишком внимательно. Снова прихлынула тоска. Плохая, режущая. Мать его оставила. Вот теперь – точно. То, что предстоит ещё, все эти церемонии, ритуалы, тризна – это именно что ритуалы. А умерла мать вот сейчас. Ещё раз умерла. После того, как умерла в первый раз, окончательно решив принять участь за мужем своим. Но тогда она всё ещё была рядом. Теперь же – уже нет. Попрощавшись, она уже не подойдёт. Повернувшись к Предславе, она шагнула за Кромку – по отношению к нему, своему сыну…
А Предслава вдруг завыла в голос. Видно, к ней тоже пришла та же мысль, что и Ингвару.
В унисон завыли жрицы и холопки.
Но мать не обращала на это внимания. Она уже что-то говорила Сфандре. Лицо было решительным, даже жестоким. Видно, наставляла ещё раз, чтобы та не вздумала сделать то же, что свекровь.
