Наверху она разместилась на лавке, уже покрытой стёганным одеялом из византийской парчи. Спиной она оперлась на подушки, специально вышитые для этой церемонии какими-то сложными славянскими узорами. Они что-то означали, говорили, но Ингвар в этом языке ничего не понимал. Лишь одна мысль вдруг пришла ему в голову: матери должно быть мокро там. И тут же, словно в издёвку, её сменила ответная: ничего, скоро всё высушится…
Князь поморщился, ругнув себя.
Между тем две жрицы уже споро стягивали ноги Забавы верёвкой. Ещё две заводили на краду одну из материных служанок. У той катились по щекам крупные тягучие слёзы, но шла она покорно, не дерзая сопротивляться. Что ж, всё правильно. Забава и в Ирии останется великой княгиней, кто-то должен её и там обслуживать.
Служанку связывать не стали. Жрицы попросту наложили ей петлю на шею и удавили. А затем уложили в ногах у хозяйки. Бывшей и будущей.
Затем возле княгини поставили кувшин с мёдом и кувшин с вином, рядом разместили хлеб, мясо, овощи. Чуть подальше положили её старую прялку и разные приспособления для вышивания.
После этого жрицы спустились на землю, а к краде подошла их главная. На затянула торжественную песню, приглашающую богов взглянуть на принимающую участь женщину. Её помощницы, стоящие на подпевке, откуда-то достали петуха и курицу – живых, но не квохчущих, и Ингвар был готов поклясться, что не слышал их квохтанья и раньше.
Птиц поднесли к главной, которая столь же чудесным образом откуда-то извлекла довольно большой нож. Не теряя лишнего мгновения, она прирезала сначала петуха, затем его подружку и водрузила их на краду, возле ног Забавы.
Потом старуха, сама неуловимо ставшая похожей на Желю, вновь спустилась на землю, подошла к своим помощницам, взяла у них кубок с каким-то напитком. Каким именно, не известно было никому, кроме служительниц богини смерти, а интересоваться этим вопросом поближе охотников не находилось.
Жрица вновь поднялась к княгине, которая за всё это время не произнесла ни слова и даже ни на кого не взглянула. Казалось, Забава уже отошла от этого мира. Но руку к протянутом ей кубку подняла. Медленно поднесла его к губам и выпила.
На лице её не изменилась ни одна чёрточка, но вот эта смертельная заострённость его несколько спала. Но мать по-прежнему не шевелилась.
Старуха снова сошла с крады и на сей раз направилась прямо к великому князю. В сердце Ингвара коротко стукнула паника: он знал, что это должно значить. Но внешне он не подал вида ни о чём. Теперь он уже не сын возле умирающей матери. Он теперь – одна из важных фигур на этом действе смерти, что происходит здесь и сейчас. Поэтому он твёрдо выдержал требовательный взгляд жрицы, дождался её кивка, повернулся и проследовал к священному костру, что горел за спинами собравшихся.
Шёл он торжественно и величаво, ещё раз убеждая себя, что не убивает маму, а отправляет её к отцу. По крайней мере то, что она его узрела, даёт большую надежду на то, что они встретятся там, по ту сторону.
И тут же Ингвар чуть не сбился с шага, вдруг подумав, к кому взовёт Хельга, жена его, когда придёт её срок отправиться за Кромку. Неужто тоже к отцу? И что тогда будет делать мать?
Он снова внутренне одёрнул себя. Ещё более сурово, чем давеча. Вот сейчас, уже скоро всё кончится. Мать уйдёт на небеса, а ему останется только справить тризну. Узкую, в семейном кругу. В присутствии лишь нескольких древлянских родичей матери.
И ещё одну – уже широкую, для дружины и боярства – надо будет устроить в Самвате. Всё же княгиню великую похоронили, жену самого Хельги Вещего и мать нового великого князя, Ингвара Молодого. Который, можно быть уверенным, впоследствии ещё завоюет себе более определённое прозвище.
У костра он сбросил с себя ритуальное покрывало, снял сапоги и порты, оставшись голым. Глупый обычай, считал Ингвар, у родственных русам норманнов его не было. Зато он был у родственных русам славян, а мать строго настаивала, чтобы во всём следовать дедовым поконам. Её дедов - что означало следование поконам славянских древлян.
То ещё удовольствие в такую-то погоду…
Ещё одним требованием было – следовать к краде задом и при этом закрывать себе одной рукою задний проход. Ну, тут хоть логика есть: необходимо обеспечить всё так, чтобы душа отправляемого на небеса не могла через какое-нибудь отверстие проникнуть в тело того, кто эту самую отправку на небеса обеспечивает. Потому как в этот момент связь между обоими устанавливается самая тесная, а незачем подселять к себе душу покойника. Двоедушие – это, в общем, достаточно неприятная штука…
Ингвал взял заготовленный здесь же смолистый факел и зажёг его от священного огня. Затем, как и положено, не поворачиваясь к краде, задом двинулся по направлению к ней, не выпуская костра из вида. Тот давал правильное направление.
