- Ты забыл, кому отец твой, князь великий Хельги Оддсон Вещий Русь оставлял, когда вы на первую войну с ромеями уходили? – напомнила она, всё так же зло щуря глаза. – Асмунду и мне! Асмунду на воеводство, а мне – на хозяйство. Так я в воеводство и не лезу. Завоеводься, хоть до…
Жена скомкала продолжение фразы. Но потом продолжила мстительно:
- Хотя даже мне, женщине, внятно, какого маху ты с ромейским флотом дал.
Ингвар вскинулся. Но Хельга не дала ему вставить слово:
- Ясное дело, ты же там с пленницами кувыркался, да гвозди жрецам в головы вбивал. А корабли расставил, будто с викингами глупыми воевать собрался. Тебе выманивать надо было корабли греческие по очереди и лодьями своими их окружать и топить. А ты стоял, ждал, когда они приблизятся и огнём польют…
«Ты-то что, баба, в этом понимаешь…» - хотел сказать Ингвар, но смешался. Ведь права она, что там! Сам же себе он это говорил. Да и жена-то ведь с его же слов о той несчастной битве судит. Эх, вот всегда с ним так! – и надо бы оборвать, силу проявить, а не выходит. Всегда прав кто-то рядом оказывается…
Да к тому же Хельга-то – русинка. А плесковские русы постоянно на Восточное море ходят. С теми же викингами, рассказывали, и на франков бегали. Или дерутся с ними – масса ведь пиратов там в шхерах добычу себе секирой добывает. А плесковские русы сильно на торговлю на Бирке завязаны.
- Откуда знать-то было, - глухо, сдаваясь, проговорил Ингвар. – До того у них лоханки лишь пролив сторожили. Кабы не огонь их греческий…
- Это да, - сбавила напор Хельга. – Так и я про то: что всегда худший вариант предусмотреть надо. И с полюдьем тоже.
- Да что там худого будет, - махнул рукою князь. – Один рус десяток славян разгонит…
- Прекрасно! – воскликнула жена. – А на следующий год ты той же рухляди меховой с десятка дымов не получишь!
Повисла пауза.
Ну да, верно. Разгромить племенное ополчение – невелика задача. Даже если оно – именно племенное. А не, скажем, толпа мужиков из одной задруги, у которых всего оружия – один на всех топор и десяток засапожничков. А племенное ополчение собирать – долго и дорого. Год, как минимум. И то его Русь победит без труда.
Ингвар несколько противоречил своим же прежним мыслям. Не так уж легко давались победы над местными племенами. В прямом бою – да. Так ведь ещё и примучить надо. Под руку свою подвести. А для того – со стариками и князьками договариваться. А что значит – договариваться? Это значит, что дань-то данью, но и в русские дела их запускай. То есть, например, не только русы рухлядь их по весне в Царьград везут, но и собственные их гости-купцы. И княжат их в русь принимать. И княжон замуж за видных русов приводить.
А главное – тот же сбор полюдья их же вятшим людям оставлять. Русы зимою приходят – на повостах уже всё лежит, что положено для них. А сколько те же вятшие на деле собрали? Сколько они себе утаили? О том и разговора нет! "Прими, княже великий, всё, что по уложению нашему мы тебе собрали!" – и что? Что ты им скажешь? "Нет, не возьму, пока не принесёте всё, что отай от меня собрали!" Так это глупо. Отай – оно есть так. Тайно. И как ты их на чистую воду выведешь? По всем этим весям их и заимкам поедешь, сыск вести будешь? "Сколько на деле взяли у тебя?" Так всё едино – правды не скажут. Ты кто? – рус. Пришёл и ушёл. А своя власть – вот она. И она уж точно придёт. И за правду спросит. Больно очень спросит. А семью твою на следующий год на тот же повост пригонят: "Вот-де челядь для вас, русы дорогие, что в зачёт дани положена"…
Ну, так он эту систему и хочет поломать! Раз могут славяне собрать больше – а они собирают больше! – значит, их надо просто заставить больше на повосты привозить. Ничего, ужмётся знать племенная! Её-то и прижать надобно. И воевать не понадобится. Просто пригрозить вятшим, что, дескать, новые вятшие посговорчивее будет, пока вы на колу посидите…
Но Хельга считает иначе! Ни в чём от неё помощи нет! "Это и моя Русь!" Надо ж было додуматься бабе!
- Ну? – подстегнула его жена. – Правильно же? Мне-то какой смысл с тобою спорить? Это же и моя Русь, я – жена твоя и великая княгиня! У нас дом с тобою один. И общий. Русь наша киавская. Что, скажешь, не разумно я вела её, пока вы там ратоборствовали? Али убытка в чём получили? Ты вспомни: когда второй поход на Царьград собирали, откуда деньги на войско взяли? А печенегам на подарки? А откуда я всё это взяла, как думаешь, ежели я тебе глупости предлагаю, как ты считаешь?
Да что ж такое! И вновь права она! А он, Ингвар, не прав. Когда он едва с сотней уцелевших в той морской бойне русов вернулся в Самват, тут действительно царил налаженный порядок. А лабазы ломились от товара. И за ними уже очередь стояла. Даже от угров и франков гости были. И от чехов. Пока с ромеями немирье было, а с хазарами – вообще непонятно что, Хельга с западными странами расторговалась. Асмунд восторга не скрывал: не ожидал, говорит, что княгиня так торовато с ними разбираться будет!
- Да ладно, - вяло пробормотал великий князь. – Не говорил я, что это глупости. Но и не ко времени оно, ясно? Заключили мир с императорами, теперь исторговаться с ромеями надо, дабы хоть на следующее лето подняться. А то, что ты предлагаешь, - долго. Пока эти твои погосты устроишь!
- Вовсе нет, - покачала головой Хельга. – Давай снова пройдёмся от начала.
Что нам сегодня плохо? Плохо, что дани мало, так? То есть меньше, чем могло бы быть, когда б знать славян подданных себе бы большого куска не оставляла. Да согласна я с тобою! Иной из радимичей приедет в Самват – морда поперёк себя шире, весь в мехах, а перед бабою его я себе нищенкой кажусь! А откуда то? Дань, нам недодаденная!
Но делать-то что? Вот ты говоришь: прижать его, змея! Ладно, одного, двух, полдюжину… Прижмёшь. А система-то останется! Другой змей на это место сядет. И точно так же под себя подгребать начнёт. Только уже не просто богачества ради своего. А знать будет, что князь великий русский исказнить его может. И потому будет дань утаивать со смыслом – себе сторонников на неё приобретать. Тому щеляг, этому куну… А там и дружину свою сколотит, отложиться попробует. Опять с ним воевать, опять веси его племени зорить. А они ж наши веси, русские! Понимаешь? Тем, что ты с ним за свою долю биться будешь, ты нашу, русскую, большую дань подтачиваешь с каждым ударом секиры твоего воина!
Да вон, глянь на тех же древлян готских! Князёк их, Амал, сколь силы уж скопил? И сколь гонору выказывает? И так древлян, почитай, каждый новый князь русский великий примучивает. Ты тоже хочешь? Хельги мудр был, Забаву за себя взял, породнился с ними. Поднял славянских древлян над искоростеньскими, что себя Амаличами величают. Так за те шесть лет, что вы ратоборствовали за морями, за степями, - Амал знаешь как поднялся? Сама же я о том тебе сказывала, и Ивару, и Асмунду-герцогу. И что? Только жадность в тебе пробудила, а не разум…
- Но-но! – вскинул голову Ингвар. – Следи за языком, женщина!
Хельга усмехнулась, но примолкла.
Ингвар вдруг испытал мгновенный укол желания. Эх, разложить бы тебя сейчас в порыве бешеном, жестоком! Как викинг девку в захваченном городе! Чтобы ползала, умоляла, плакала. А я бы вдалбливал бы и вдалбливал в тебя почтение к мужу… пока бы ты постепенно не сдалась, не повелась вслед за тем, что будет рождаться у тебя в лоне в ответ на этот звериный напор… не застонала бы, начав отвечать и всё больше поддаваясь уже собственной страсти… Чтобы кричала, позабыв себя и всё на свете! А потом бы отходила, закрыв глаза и дрожа всем телом в ответ на ласковое прикосновение. И пролепетала бы трудно, хрипло, но покорно: "О, муж мой…"
Но он не подал вида. Эта – не баба. Она – Хельга. И овладеть собою позволяет только тогда, когда сама этого захочет.
После известия о смерти отца – ни разу.
Кроме того, первого вечера, когда она билась в неистовстве и ненасытности, зверино, не по-женски рыча… И было ясно, что не с ним, не с Ингваром она тогда себя ощущала – а с отцом…
А когда он на следующий вечер захотел повторить – мягко, но решительно отвела его руки. И мягко же сказала: «Давай пока не будем, ладно? Обещаю, что всё будет. Но подожди, пока я тебя сама позову…»
И он не разгневался тогда, не разъярился. Нет, как-то разом и весь – весь, включая и вечно голодный уд – понял. И смирился.
И даже сейчас вот не мог разозлить себя на жену. До того состояния отчаянной и безудержной решимости, когда море по колено и будь что будет! Хельга злила его сейчас, да… Но не как что-то чужое. Наверное, как собственная раненая рука. Зудит и ноет, но родная ведь! Не отрезать же!
Вот так и после того разговора после той ночи стала Хельга какой-то своей. Тянущей болью, колючей, неудобной – но своей. Гораздо более своей, чем когда бы то ни было раньше…
Та самая раненая рука.
Так Хельга и есть – раненая…
