Главная квартира перешла в с. Жилино.
Здесь, когда определилось всё, а наипаче – планы мои, - решился я отписать царю о Москвы оставлении. Причём не токмо о сём, но главное – о замысле своём, ибо вот-вот производить его собирался, а наипаче знал наперёд, что как только выгоды его для всех ясны станут, как многие генералы наши себе его приписать захочут, а Беннигсен – допрежь всех. Посему написал я:
«После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны, от 26 августа сражения должен я был оставить позиции при Бородине... После сражения того армия была весьма осла¬блена; в таком положении приближались мы к Москве, имея ежедневно большие даже с авангардом неприятельским сражения и на сем недальнем расстоянии не пред¬ставлялось позиции, на которой мы бы с надежностью приняли неприятеля; войска, с которыми надеялись мы соединиться, не могли еще прийти, а потому не мог я никак отважиться на баталию, которой невыгоды имели бы последствием не только разрушение армии, но и кровопролитнейшую гибель и превращение в пепел самой Москвы; в таком крайне сомнительном положении, по совету с первенствующими нашими генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен был я решиться попустить неприятеля взойти в Москву, из коей все сокровища, арсенал и все почти имущества, как казен¬ные, так и частные, вывезены и ни один почти житель в ней не остался. Осмеливаюсь всеподданнейше донести Вам, Всемилостивейший Государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение Poccии: напротив того: с apмиею делаю я движение к тульской дороге, cиe приведет меня в состояние прикрыть noco6ия в обильнейших наших губерниях заготовленные. Хотя не отвергаю того, что занятие столицы не было раною чувствительнейшею, но, не колеблясь между сим происшествием и теми событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь въ операции со всеми силами линию, посредством которой, начиная с дороги тульской и калуж¬ской, партиями моими буду пресекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы, и тем самым отвращая всякое пособие, которое неприятельская армия с тылу своего иметь могла, и, обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь принудить его оставить Москву и переменить всю свою операционную линию.
Теперь, в недалеком расстоянии от Москвы собрав свои войска, твердой ногой могу ожидать неприятеля, и, пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известной храбростью и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть еще потеря отечества. Впрочем, Ваше Императорское Величество всемилостивейше согласиться изволите, что последствия сии нераздельно связаны с потерей Смоленска и с тем расстроенным совершенно состоянием войск, в котором я оные застал».
ПРИМЕЧАНИЕ НА ПОЛЯХ. Ещё о Беннигсене. Как позднее известили меня друзья мои в местах, к двору приближенных, сей генерал надменный воспользовался, как он считал, мои поражением военным и политическим, чтобы испробовать интригу, приводившую его в место главнокомандующего. О, честолюбие человеческое – а в случае данном и вовсе непомерное! Уверен я: удайся ему интрига его – очень быстро уничтожил бы он армию нашу в сражении неудачном, а с тем и Россию бы на колени поставил.
Итак, полковнику Мишо передал он письмо своё, для наружности Аракчееву направленное, но с припискою передать его по назначению. Понимай сие, как хочешь! Но известно мне: дошло оно и до царя.
В этом письме Беннигсен, явственно рассчитывая на удручение общества и государя от известия о сдаче Москвы, написал, что он, Бен¬нигсен, употребил все усилия, чтобы Москва не была сдана без боя. Обо мне сказано, что я сделал непростительную ошибку, сдав город, так как была полная возможность обороняться; но что теперь моё настроение таково, будто я понял свою ошибку и более склонен принимать его, Беннигсена, со¬веты.
С тем же ещё и на Барклая обрушился, уже без экивоков обвинив того в прямом преступлении государственном: будто бы Барклай, на военном со¬вете в Филях очень настаивал на сдаче Москвы без боя, ссылаясь будто бы на то, что император одобрил сие!
Да он ведь не посто человек неумный! Он же в истинном духе idiot! Он даже не видел разве, что протокол совета нашего вёлся? Он не известен разве, что любое упоминание Имени Высочайшего в протокол немедля вносится?
Но ещё смешной дурак! Сказывали мне, как смеялись над ним в Петербурге, когда надувал он щёки свои на фоне известия моего о планах ближайших с манёвром моим флангового, коего блеск, сказывают, изрядно многих впечатлил.
В Москве же ныне император французский принужден был покинуть Кремль из-за пожара распространившегося столь ужасно, что и мы тут ночью читать могли. Какой афронт! Сколь муки душевной преиспытать должен был он, свершая тур унизительный из Кремля до дворца Петровского!
В этот день французы не предпринимали также сколько-нибудь энергичного наступления. <|lj-cut>
