Я уже своим писал, что по французам слёз проливать не хочу, как по туркам. По тем, правда, тоже не плакал, но признаться можно без стыда, что несчастья и страдания их не раз заставляли глаза мои увлажняться. К французам сочувствия не испытываю вовсе после того, как они себя в Москве вели, однако дело не в сочувствии. Есть, должны быть в обществе права человечества, а значит, и требования гуманности; и непременно необходимо соблюдать их хотя и к неприятелям. Надобно будет продиктовать письма по этому поводу да разослать по губернаторам с предостережением, дабы не запачкано было имя гордое россиянина – победителя армады Бонапартовой!
Да надо бы, что ли, гошпитали какие для них устроить, для французов, что от войск своих добились, да и бродят теперь неприкаянно по тылам нашим. Долго ли до греха? – и им ведь надобно пропитание, да и крестьян во искушение не вводить. А то ведь до чего доходит, доносили мне! – сбирают общины по копеечке, по алтыну в шапку, да выкупают пленных у казаков за рубль за человека, как говорят! А потом подвергают их мучительствам ужасным пред казнью, не менее мучительною. Вот ведь как преобразуется патриотическое чувство в сознании первобытном земледельца русского!
Надобно будет озаботиться пресечением деяний таковых; французы показывали мало человечества при наступлении своём, ещё меньше показывают при отступлении – но сие не повод ещё им в том уподобляться!
Но и нашим продовольствием по-прежнему озабочен я сверх меры! И мы ведь теряем людей понапрасну из-за отчаянного и нашего положения с питанием солдатским! Посему вновь принуждены мы обращаться к обывателю; а где сие, там и злоупотребления случаются. Так что издал на сей предмет приказ отдельный:
«№ 59 Главная квартира деревня Балтутино
При настоящем быстром движении армии заготовленной для мясной порции рогатой скот при всем старании к скорейшему сгону его никак не может настигать армию, а потому, чтоб люди на то время, когда бы не было отпущено мясной порции, не нуждались пищею, предписывается всем г.г. корпусным и протчим воинским начальникам для мясной по существующему положению порции требовать рогатой скот от селений, около коих проходит армия, под квитанции, с сохранением по всей возможности порядка и без малейшего притеснения жителям».
Тако ж губернаторов прошу ускорить доставление к армии вина, зане несколько уже времени при наступивших зимних стужах и больших переходах армии не отпускается аккуратно винная порция.
Известия из армейских отрядов наших радуют. Вице-король Евгений выступил к Смоленску, не пробившись через Духовщину, доносит Платов. Сей же преследует вице-короля, захватил ещё 2 орудия и много пленных.
И паки подумалсь: а вот же он и есть – пример тому, что николи не мог Наполеон помыслить о том, чтобы, оставя Москву, двинуться на Петербург! Пусть и вице-короля не вся армия французская – так ведь и корпус Платова не вся наша армия! А остальное – всё так же: пошёл неприятель на северо-восток – и тут же вцепились в тылы его молодцы русские! И даже без большого регулярного сражения настолько мешают управляться с войском, что ни переправы навести времени не дают, ни бивуака спокойно устроить, ни даже манёвр удачный сделать, ибо стеснены войски в движениях своих нашим отрядом! А эти простецы петербургские, с царём в голове, всё боялись обращения на них Бонапартова!
Летучий отряд генерал-адъютанта графа Орлова-Денисова у села Пронино захватил множество неприятельских артиллерийских депо и обоз с продовольствием, что премного радует меня!
Смоленское ополчение под начальством генерал-лейтенанта Лебедева отправилось из Ельни к Дорогобужу ради водворения порядка.
Генерал-адъютант маркиз Паулуччи сменил в Риге генерал-лейтенанта Эссена 1-го, сего неудачника, зазря зажёгшего город свой!
Сакен, следуя на Рудню и Порозов, настиг Ренье. Более пока не известно ничего.
Вновь прилагаю выписки из журнала военных действий:
«ИЗ ЖУРНАЛА ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ С 27 ПО 30 ОКТЯБРЯ 1812 г.*
Дополнение к 27-му числу октября. Генерал-адъютант граф Орлов-Денисов, нападая на сильные неприятельские партии, отряжаемые для фуражирования, истребил до 200 и взял в плен 126 человек, причем достались в добычу 22 повозки с запасами разного рода.
Генерал-лейтенант князь Голицын донес, что он 23-го числа с Владимирским ополчением прибыл в Москву.
Неприятель в поспешном отступлении из Москвы оставил, по донесению генерал-адъютанта Голенищева-Кутузова, 40 пушек, 2 гаубицы, 204 ящика с зарядами, 54 роспусков с понтонами, 35 провиантских фур, 9 инструментальных повозок и 11 походных кузниц.
Октября 28-го. Генерал от кавалерии Платов рапортует от 26-го числа, что подполковник Андриянов 2-й с отрядом, открыв неприятеля при селении Базикове, идущего по дороге к Духовщине, быстро на него ударил и, расстроив совершенно, взял одно знамя, 175 человек и 5 артиллерийских ящиков с зарядами, кои, по неимению средств транспортировать, приказал взорвать на воздух.
Генерал Милорадович доносит от 25-го числа, что неприятель был преследован. пять верст за Болдин монастырь до сумерок, где наши передовые посты с кавалериею расположились. Неприятель подорвал 38 ящиков, не успевая их увозить.
По всей дороге разбросаны мертвые тела, множество слабых и умирающих от совершенного неимения продовольствия. В Болдинском монастыре неприятель сжег несколько своих лафетов и одну пушку бросил в колодезь.
Генерал-адъютант граф Орлов-Денисов рапортует от 24-го числа что он, имея направление из деревни Колпита чрез село Волочок за Дорогобуж и проходя в близком расстоянии от гвардейского неприятельского лагеря, бывшего в селении Жашково, напал частию своего отряда, побил их более 200 человек и взял в плен одного офицера и 180 человек рядовых, из коих большая часть гвардейцев, причем досталось в добычу 30 повозок с провиантом, собранным ими по селениям.
Октября 29-го. Генерал-адъютант граф Орлов-Денисов рапортует от 27-го числа, что командированные от него полки для истребления Соловьевской переправы, не доходя оной, заметили движение неприятеля, несравненно в силах превосходнейшего; но, желая достигнуть своей цели, решительно ударили на неприятельской отряд, шедший впереди, и, рассеяв, отбили в виду всех войск 8 палуб с пушечными зарядами, одну большую фуру с солдатскими ранцами, 6 партикулярных повозок и 155 человек взяли в плен. Также доносит, что разными партиями захвачено в плен 102 человека.
Он же 28-го числа, узнав, что неприятель в числе 9 000 занимал Смоленскую дорогу, идущую от Ельни, будучи разделен на три части в селениях Язвине, Ляхове и Долгомостье, немедленно присоединился к партизанам, — гвардии капитану Сеславину, артиллерии капитану Фигнеру и подполковнику Давыдову, которые находились уже в селении Дубасищах, и решился атаковать неприятеля, находящегося в селении Ляхове, которой, усмотрев сие движение, торопился занимать высоту; но, будучи сбит артиллериею, ретировался в деревню Ляхово. Отряды партизанов мгновенно окружили оную и по некотором сопротивлении принудили неприятеля положить ружье.
Между тем как граф Орлов-Денисов, усмотря шедшую из селения Долгомостья на подкрепление кавалерию, быстро на нее ударил и совершенно истребил. В сем деле взят бригадный генерал Ожеро, 60 штаб- и обер-офицеров и 2 000 человек рядовых.
Генерал Ожеро в разговоре показал, что корпус генерала Барогай-Гиллери, в котором он находился, имел секретное повеление открыть и устроить новую военную дорогу от города Ельни до города Калуги, что ясно доказывает намерение главной французской армии по выходе из Москвы следовать на Калугу и далее и чрез то овладеть изобильнейшими губерниями; в чем они и предупреждены были при Малом Ярославце и при Медыне.
Генерал Милорадович донес 27-го числа, что неприятель, будучи преследуем кавалерию от Дорогобужа до реки Ужи, потерял 3 пушки и 40 человек. А от 28-го числа, что генерал-майор Юрковский, преследовавший неприятеля легкими войсками до Соловьевой переправы за Днепр, отбил 18 пушек, 60 зарядных ящиков и 940 человек пленных.
Главная квартира армии в селении Балтутине.
Все пленные французские солдаты и офицеры единогласно утверждают, что подвоз продовольствия к ним в армию так пресечен был и недостаток столь был велик, что большая часть из них мясо упалых лошадей употребляли в пищу, а при преследовании многие наши чиновники были очевидцами как сии нещастные, будучи вынуждены голодом, трупы своих товарищей жарили и ели. Многие таковые случаи в сем совершенно удостоверили, да и сами пленные показывают то же, отчего в их армии болезни до того усилились, что вся дорога усеяна слабыми и умирающими.
В течение кампании, считая от Бородинского сражения с 26-го августа, взято у неприятеля: главною армиею в разных делах 209 пушек, генералом Тормасовым и генерал-лейтенантом графом Витгенштейном 29, всего 246 пушек.
В числе 209 пушек, Главной армиею приобретенных, щитаются и те 26, которые неприятель, бежа из Москвы, принужден был оставить. Сверх того нет никакого сомнения, что он немалое число оных потопил и зарыл в землю во время своего бегства, сие утверждают как пленные, так и крестьяне. Земские правительства озаботятся отысканием их».
По количеству пушек сведения верные: подготовили мне в штабе нашем записку соответствующую:
«В течение кампании, считая с Бородина, взято у неприятеля:
Пушки
В сражении при Бородине 8
Оставленных неприятельских в Москве 26
6 октября при разбитии неприятельской армии под командою короля неаполитанского в деревне Чернышне 37
Между Малым Ярославцем и Медынью 16
Генералом Платовым у Колоцкого монастыря 27
У Вязьмы им же 3
Генералом Милорадовичем . 2
Графом Денисовым-Орловым 1
У Дорогобужа г. Милорадовичем 6
Г.Платовым по Духовской дороге 62
У переправы чрез Днепр у Соловьева авангардом г.Милорадовича при преследовании генералом-майором Юрковским с взятыми накануне тремя 21
Итого 209»
Пушки эти распорядился отправить пока в Москву, на что Ермолову отдано поручение.
От Катиньки письмо пришло. Спрашивает, как дела с Беннигсеном обстоят. У меня ж о нём и мысли уже нет! Так что отписал, что интригана сего почти к себе не пускаю и скоро отправлю.
А вот об Наполеоне, об котором думаю часто, сами собою родилось таковое замечание, кое. Думаю, хорошо будет воспринято в обществе, когда Катинька расскажет о нём в салоне – а она уж непременно расскажет, знаю я её!
«Сегодни я много думал об Бонапарте, и вот что мне показалось. Если вдуматься и обсудить поведение Бонапарта, то станет очевидным, что он никогда не умел или никогда не думал о том, чтобы покорить судьбу. Наоборот, эта капризная женщина, увидев такое странное произведение, как этот человек, такую смесь различных пороков и мерзостей, из чистого каприза завладела им и начала водить на помочах, как ребенка. Но, увидев спустя много лет и его неблагодарность и как он дурно воспользовался ее покровительством, она тут же бросила его, сказав: «Фу, презренный! Вот старик, — продолжала она, — который всегда обожал наш пол, боготворит его и сейчас, он никогда не был неблагодарным по отношению к нам и всегда любил угождать женщинам. И чтобы отдохнуть от всех тех ужасов, в которых я принимала участие, я хочу подать ему свою руку, хотя бы на некоторое время...»
А так и есть. И думал действительно о нём ныне много, ибо пришлось много лежать: поясница болит, спасу нет! На лошади ездить не могу, да хотя и на бричке от тряски немедля в спину вступает. Се потому, что сижу много, над бумагами согнувшись. Да возраст! Эх, возраст!
И думал именно о судьбе – отчего Фортуна, особа хотя ветренная, но пристрастная, так отвернулась от Наполеона? Оттого, что гордецом он излишним выступил, на Россию поднявшись? Или из-за того, что многие знаки судьбы игнорируя, столь далеко в страну нашу углубился? Или оттого, что яз, грешный, на пути у него стал? – а я ведь для него тоже известного рода знак судьбы, ибо я один, кажется, из генералов европейских, вполне его понимаю, отчего и побеждаю. Пусть нескромно сие; но само поведение его под Малоярославцем убеждает в том, что видит он, как заранее я все ему пути и манёвры пресекаю. И хотел бы извернуться он со всем блеском таланта ему присущему – ан нет для того пространства у него, старик Кутузов опять предугадал!
А тут и мысль о старике Кутузове напрашивается: а не судьба ли так всё содеяла, что полководца, царём ненавидимого, отправленного им в отставку фактическую, пожилого, больного, - сего генерала, по всем канонам машины государственной от дел всех до смерти отставленного, избирает некая воля народная из забвения вернуться и пойти спасать Отечество любезное? Оглядываясь на себя, – а к себе я строг – сказать могу уверенно, что при армии находясь, ни единой ошибки значимой не сделал; так что только закономерно нынешнее положение Наполеона отчаянное. Да, признаться можно: это я его к сему принудил. Как когда-то турок. Как когда-то принудил бы и его в 5-м году, не помешай мне Александр, - и не знала бы уж Европа бедствий нынешних! То, что бежит он теперь, как мальчишка – лишь следствие линии моей, кою я проводил упрямо, невзирая на окрики двора и интриги генеральские. Но вот то, что именно я оказался избранником для спасения Отечества, хотя уж и из списка боевых генералов фактически выключен был, - это ли не знак судьбы? Не знак ли судьбы, что ни Барклай, отступать готовый хоть до Нижнего Новгорода в угоду системе своей педантской, ни Багратион, который угробил бы армию нашу ещё под Смоленском в сражении безнадёжном, ни Беннигсен, доверенностью царя облечённый и тоже армию уничтоживший бы под Москвою, - никто из них не оказался во главе армии русской, в коей одной заключалось спасение Отечества? А оказался я. Тот единственный, кто умеет пусть не побеждать, но – но обыгрывать Наполеона!
Хотя… А что сейчас происходит? Не победа ли над сим Аттилою дней наших?
