- Ты знаешь, как тебя уважают, Ульф, - осторожничая, всё же настаивал Сигурд. - Только подумай: пока будем резать мужиков, бабы и девки убегут. Где их искать в этой чаще? Раз не сумели спрятаться, надо схитрить...
Ульф покатал язык за щекой, его клочкастая борода заходила ходуном.
- Нам не повезло, - согласился он. - Но и хитрить-то на чём? Товара нет, гостем не прикинешься...
Дальнейшего Ратай не слышал. Ярлы перешли на шёпот. Русинги помалкивали, ожидая, когда вожди закончат совет и изложат свой план.
А план был прост - чего уж раскидывать умом перед деревенщиной! Паре человек прикинуться больными. Пара других идут к веси в открытую, просят местных ведунов осмотреть страждущих. Даже предложить серебра. А пока ведуны разберутся, что их дурачат, и поднимут тревогу, надо успеть обойти весь, чтобы отсечь желающих бежать.
Ратко в нападающую группу не взяли. Мал, сказали, да первая русь… И присоединили к тем, кто должен был блокировать деревню со стороны леса.
Им повезло. Встретили только одного мальчонку, которого удалось убить прежде, чем он закричал.
С того места, где десятский оставил Ратая, видно было, как две фигурки воинов подошли к воротам. Через калитку к ним вышли четверо местных. Некоторое время препирались о чём-то, потом местные закрыли калитку. Долго не происходило ничего. Затем калитка открылась, вышли четверо и вместе с двумя русингами направились вниз, к лодьям.
Через некоторое время у тына появились трое русов и завели о чём-то торг с охранявшими калитку смердами.
Вдруг в пронизанной комариным писком тишине взвился крик. Что-то ярко блеснуло в закатном солнце, и у входа - завертелось…
Теперь нужно было не зевать и засадным. Ратай облизнул губы, вспомнил Ульфа: «Учти, нам не трупы нужны, нам рабы нужны, понял?» Секира долго не хотела вылезать из перевязи, пока он не догадался ослабить петли.
Ждать пришлось недолго. Вывалившись из задней калитки, в направлении заросшей кустами лощинки рванули бабы с малышнёй, не ожидая засады.
Деревенщина глупая! Ни одна не ушла. Часть вои повязали тут же, остальных погнали обратно в деревню.
Здесь тоже всё заканчивалось. Группа русингов у мужского дома дожимала нескольких вооружённых смердов. Те отбивались, став в круг, но движения были уже вялыми. Усталость и безнадёжность вязали не хуже верёвки.
Ратай, потеряв своих, закрутил головой. И едва не упал, поскользнувшись на розово-серых кишках, протянувшихся по траве. Чуть дальше дёргался мослатый мужик, видно, пытавшийся отползти от битвы. Он тонко и однообразно выл, царапая землю в последнем пути к родной избёнке.
Ратай рванулся к месту схватки – право на девок и грабёж надо было еще доказать в бою. Успел. Даже удалось отбить удар смердовой дубинки. Противник подставился, и руки сами опустили секиру на его слипшиеся от пота волосы. «Нам нужны рабы», - промелькнуло, и Ратко успел повернуть клинок плашмя. Оглушённый смерд ткнулся носом в траву. Тут же его кто-то придавил коленом, выкручивая руки.
Когда всех связали, одноглазый Хрольв отметил удар, сказав, что тот решил битву. Все засмеялись, но, как заметил Ратай, стали посматривать на него с некоторым уважением.
Потерь не было. У двоих отшиблены руки, да Кетилю размозжили дубиной пальцы. Он шипел, мотая окровавленной тряпицей, но успокаивал, что кости-де целы. Остальное заживет. Особенно, если залить боль пивом.
Пиво принесли с лодей, в домах нашли мёд, так что удачу решили отметить прямо на месте, в покорённой веси.
Старикам разъяснили, что весь теперь – русская. То есть не хотят если повторения сегодняшнего, будут платить выходы им. Мужам Хрёрекра, то есть.
Старики смотрели исподлобья и, похоже, плохо соображали, о чём речь. Хотя Ратай переводил на славянский вполне точно.
Сигурд сплюнул в сердцах, сунул им бересту с рунами конунга – пусть показывают, если нагрянет кто из других находников, – и пошли они на честной пир.
За Ратку со смехом выпили, как за «решившего всё дело» молодецким ударом. Потом налили с предложением не дуться на товарищей. Они-де подшучивают дружески, а удар и вправду был неплохим. Потом ещё добавили - отметить начало боевого пути славянина в русской дружине. Потом ещё пил. А потом хмельной мёд ударил в голову. И дальнейшее превратилось в набор рваных картинок, каждая без начала и без конца.
...Вот он, шатаясь, стоит с кубком в руках и говорит что-то невнятное, но прочувствованное…
...почему-то плачет... Потом его выворачивает. А земля всё время тупо бьёт его по коленкам...
…его рука держит секиру. И сильный удар, выбивающий оружие, и громкий хохот вокруг...
...он целуется с кем-то и просит считать сыном и братом кровным, но никак не сообразит, кто же это...
Что-то связное начало собираться в мозгу лишь когда он шёл вдоль связанных пленников, а Орм и Ульф выбирали для него награду. Собственно, никто ему не был нужен - крутило и в животе, и в голове. Но старшие товарищи были настойчивы, и вскоре вытащили почти совсем девочку, которая не прельстила никого из русингов, предпочитавших женщин посочнее. И он повел её, ревущую, подальше в кусты.
Там долго рвал с неё рубаху, никак не умея совладать с сопротивлением. В конце концов, показал нож, после чего её руки стали менее упорными. Крики его совсем не трогали, но когда она прекратила сопротивляться, у Ратки вдруг ничего не получилось. И раз, и другой он пытался настроиться на нужный лад, но боги никак не давали ему силы.
Признаться в этом было стыдно, тем более, что девка больше не отрывала его руки от своих острых грудей, и ему, собственно, уже ничто не мешало. Спасая честь, он заявил, что на самом деле добрый, что сам не любит насилие, а предыдущее его поведение объясняется тем, что он так же сильно не любит и женской непокорности.
Авторитетно так прозвучало.
Насколько поверила девчонка – было непонятно. Но лежала она теперь смирно. Потом попросилась одеться.
Острая хмельная дурь у Ратки уже прошла, осталось лишь тупое, оглушающее опьянение. Он даже начал шарить по траве, отыскивая её одежду. Постепенно становилось стыдно - хотя он, убей Велес, не понимал, что может быть постыдного в овладении с бою незамужней девкой. Но что-то дружественное уже проснулось в нём. Девчонка перестала быть только добычей.
И он поступил неожиданно даже для самого себя. Приказал ей бежать. В конце концов, рабство хуже насилия. А он уже не мог себе представить, как это её повезут в какой-то золотой Булгар, как кто-то жадно доделает то, чего не сделал ныне он… Всё равно, как продать соседскую Нежку.
Девка сперва смотрела недоверчиво, но когда он вывел её к тыну и показал, где надо пройти, чтобы не напороться на русское охранение, она внезапно просияла, обняла его и поцеловала.
Подсадил её - почти перебросил на ту сторону, - и белая фигура скрылась в темени.
Русинги ещё шумели. К ним идти не хотелось. Да и за пропажу пленницы его по головке не погладят. И - пьяный, но хитрый - он шмыгнул обратно в кусты, приспустил на себе порты, да и притворился заснувшим.
А потом незаметно уснул.
И снилась ему девка, которой так и не овладел. Будто сидит она рядом, гладит его по щеке и говорит: «Мы ещё увидимся…»
И так хорошо было Ратке, что и не высказать! Одно только мешало – никак он разглядеть не мог лица её…
* * *
Ратай не заметил, как пропустил удар. Наверное, удар. Наверное, пропустил. Но вдруг всё поплыло, потная морда хазарина, которого он достал-таки уже один раз, сдвинулась в сторону и наверх, а звон вокруг начал двоиться, троиться и уходить.
А затем он увидел над собою девичье лицо. Чужое. Но в то же время мучительно знакомое. Даже близкое…
Ратай засуетил ногами, попробовал подняться. Девка удержала его, поднесла ковш воды. Через несколько вздохов между жадными глотками стало легче, густая каша в голове рассыпалась.
Солнце уже прошло полдень. Значит… Что значит?
Казалось, у него закрыты глаза. Он видел только какие-то тени, метавшиеся в звоне, слышал шумное дыхание, прорывающееся сквозь всё тот же звон.
А девка сидела рядом. И ничего вокруг. Только глаза её, её улыбка. Ничего, только…
Он вспомнил. Такой был у него сон однажды. Неясный сон мальчишки, который и понятия не имел о любви, о девках, о том, как это на самом деле соединяется в одно звенящее целое.
И теперь сон вернулся. Он увидел её же. И он знал, что почему-то искал её всю жизнь. А теперь она сидела здесь. Девка из его сна. Совсем не постаревшая. Та же девка.
И сразу понял, что это – она. Та самая.
Девка из той полузабытой славянской веси, из того незабываемого первого боя.
Он поднялся и сел перед нею. Она засмеялась, взяла его ладони и приложила к своим щекам. Глаза её лучились.
Но потом она заплакала. «Зачем ты так надолго бросил меня?» - сквозь почти беззвучные всхлипы услышал он.
Ратай пытался рассказать, что в одиночку не мог бы он до неё добраться. А на свой корабль и дружину он тогда ещё не навоевал. Он пытался объяснить, как велик мир и как трудно в нём дважды пройти по одному и тому же пути. И что тем не менее через семь лет, уже став ярлом лодьи, он завернул в ту – в её – весь. И узнал от испуганных смердов, что её после отбытия русов принесли в жертву. Велесу. По указу местного ведуна. Утопили во Влесовом омуте. И, дескать, правильно сделали – семь лет потом к ним никто не русил.
Ратай сказал, что отомстил. Волхва повесил. А деревню разорил окончательно.
Но не помогло. Девушка плакала, тонко и горько.
Кто-то из топтавшихся вокруг воинов – своих или хазар, он не понял, - сказал что-то насмешливое. Не отрывая взгляда от неё, Ратко грубо, по-русски, обругал его. Тот ответил своей руганью. К нему присоединился ещё кто-то, высказавшийся про обиду смертельную. Но между Ратаем и девкою происходило что-то такое важное, что он их не слушал. Тогда они попытались поднять голос, и он на них оглянулся. Что было в его взгляде, неизвестно, но они отступились. А потом на него навалились хазары и силой попытались оттащить от девки.
Ох, как он их бил, как он их бил! Он бил так, словно в него вселился Перун!
А когда он убил всех и оглянулся… её уже не было.
Но он знал теперь, где её искать. И легко встал с травы, испачканной кровью, бросил секиру и щит, вздохнул глубоко… И побежал. Легко, стремительно, не касаясь земли…
* * *
…И пробился Ратко-млад да в гущу врагов,
И почал он там да хоробориться,
Как ударит раз – хазарин лежит,
Как ударит два – так и десяточек.
Но несметна была сила вражеска,
Обломилося копьё харалужное,
Изломалася секира да вострая,
А слетел и шелом с буйной головушки.
И упал Ратко-млад в зелену траву,
В зелену траву да ковылисту,
Разметалися его золоты кудри.
Прямо в сердце язвил его лютый враг,
Лютый враг большой да великанище.
И победу закричали тут хазарове,
Почали хвалу петь великанищу.
А поднялся тут вновь Ратко-хоробор,
Схватил палицу да и во сто пуд,
Как почал крушить лютых ворогов,
Лютых ворогов да хазаровей.
Где ударит раз – хазарин лежит,
Где ударит два – так и десяточек.
Всех врагов убил русин Ратко-млад,
А сам рядом пал да последниим.
Не стерпел уж он лютой раны той,
Лютой раны злой, что на сердце легла…
