Однако здесь есть и проблема. Как правило, люди не хотят расставаться со свободой. И с собственностью. И с женщинами. А потому граждане в те буколические времена поголовно были вооружены и поголовно, хотя и в разной степени, владели боевыми навыками. И главное, жизнь была такою, что эти навыки нередко приходилось пускать в дело, а потому при любом порядке совместного жития немедленно организовывалась совместная оборона, а с нею – и от неё – власть. Или наоборот, не важно.
Так что просто так прийти с оружием и пустить его в ход для отъёма собственности и свободы было проблематично. То есть было, безусловно было! Но – проблематично. И чем крупнее поселение – тем сложнее.
Одиночного лесовика-добытчика задавить нетрудно. Деревенька-весь – уже цель посерьёзнее, хотя, понятно, смерды никак не опасные противники профессиональным бандитам. Но родовая весь почти всегда – часть верви, соседского объединения нескольких родов и их, соответственно, весей.
У верви же, как правило, имеется какая-никакая, но уже организованная боевая сила. Пусть она сколочена из юношей, не отягощённых семьями, пусть собирающихся временно, когда не идут полевые работы, пусть занятых чистым и бескровным молодечеством, ища больше приключений, нежели участвуя в реальных боевых действиях. И пусть это, в современном понимании, этакая подростковая банда или, в лучшем случае, нечто напоминающее добровольную народную дружину. Но тем не менее это уже боевое подразделение, освящённое традицией, благословлённое старейшинами родов, предназначенное быть защитником свой верви.
Да, это временные боевые образования - но они есть, и через них прошли в юности все мужчины верви, и при необходимости они все встанут под её… ну, знамён тогда не было – значит, под тотем или ещё какой вексиллум местного пошиба.
А верви, как правило, объединены в "народ" – людей одной местности, одного языка, одного закона, одного народного собрания и одного совета старейшин. У людей индоевропейской языковой принадлежности это объединение величается фольком, фолком, полком и выставляет на войну тот самый полк. До тысячи мужчин, хотя, конечно, цифра эта сильно гуляла в зависимости от конкретики места и времени.
И, наконец, ещё выше по организации было племя – союз фолков. Собственно, и отдельный фолк часто представал как племя, ибо в жизни, понятно, всё не так однозначно, как в армии. Где, впрочем, тоже далеко не всё однозначно. Но всё же племя было, как правило, шире объединения нескольких весей, обживших одну долину или одну речную пойму. Оно и формировалось-то, как правило, вокруг и силами одного или нескольких фолков, подчинявших себе другие. Чаще всего после того, как обзаводились сильным лидером или группой пассионарных товарищей. В конечном итоге выделявших из своих рядов сильного лидера.
Племя, образно говоря, это – вождество нескольких "народов", говоривших на одном языке. Это и были "люди". Это были "мы". А остальные – точно "немы" и уже не совсем люди, а "нелюди" и чужаки. От которых только зла и ждать…
И вот ты, такой вот чужой чужак, из не "нас", говорящий не на нашем людском языке, практически и не людь никакая, - собираешься отнять что-то у людей? Нет, дело твоё, конечно, но вот с перспективами у такого бизнеса, если честно, – не авантаж, нет.
Вот сегодня ты внезапно напал на не уберёгшуюся деревеньку, обманом или силою полон взял. После этого, довольный, отмечаешь это дело бражкою, сплавляясь дальше и удовлетворённо слушая хныканье испробованной девки. Но зато следующие деревеньки застанешь пустыми. Не всех поймал, не всех беглецов успел убить. Упустил кого-то, кто весть о разбое по округе разнёс. И пока ты подсчитываешь будущие барыши, прикидывая курс девок в Булгаре или Хазаране, за следующим плёсом тебя уже поджидает изводимое злостью и местью ополчение верви, к которой принадлежала та весь.
Им-то, лесовикам, что - обогнали твой кнорр по прямой, покамест ты петляешь по всем шаловливым изгибам здешней речки, и теперь лишь прикидывают, как бы тебя понадёжнее из разряда людей в разряд ёжика перевести. Только иголки у тебя будут деревянные и в комочек ты свернуться уже не сможешь никогда.
Впрочем, стрелы свои лесовики потом соберут. Рачительные они, мужички деревенские. А тело твоё со товарищи оставят на поживу зверью лесному. Чтобы мех у сытого лучше рос.
Словом, нужен кто-то, кто всё это будет добывать и доставать по своей инициативе, профессионально и производительно. Тем более что лесовик-охотник всяко лучше и больше шкурок добудет, нежели даже очень профессиональный воин. Можно до него убедительно донести: ходи, финн, сумь, емь, лопарь, весянин, мерянин или словенин, стреляй белок в глаз, лови горностаев. А затем отдашь шкурки нам.
Но тут вновь тем же злобным призраком поднимается прежний вопрос: а что добытчику ты можешь дать за его товар? Ведь товар-то не абы какой. Не валенок, из дармовой шерсти сделанный, нет! Драгоценные вещи, включая самое драгоценное – свободу!
Что ж, коли так стоит вопрос, то любой товар можно обменять на вообще бесценное. У любого добытчика куниц и соболей имеется его жизнь. Которую он с радостью у тебя выкупит. Ничего личного, просто обмен. У меня есть меч, у тебя есть жизнь. У меня нет к тебе ни ненависти, ни даже враждебных чувств. Но мне нужны твои меха, а твоя жизнь – нет. А тебе она нужна. Меняемся?
Между прочим, при всей схематичности описания этакой торговой операции именно она поначалу и стала базовой. О том нам рассказывают и исторические, и нарративные источники. Те же, скажем, скандинавские саги:
Зимой Торольв поехал в горы, взяв с собой большую дружину — не меньше девяти десятков человек. … Он вёз с собой много товаров. Торольв быстро назначал лопарям встречи, взыскивал с них дань и в то же время торговал. Дело шло у них мирно и в добром согласии, а иногда и страх делал лопарей сговорчивыми. /436/
Страх, он да, он такой, на сговорчивость сильно влияет…
Надо полагать, точно так же вершилось летописное –
- имаху дань варязи, приходяще изъ заморья, на чюди, и на словѣнехъ, и на меряхъ и на всѣхъ, кривичахъ.
Но это всё же ясное дело – дань. До неё ещё дорасти надо – с бойцовой-то команды торгового транзитёра! Однако верно и то, что это – лишь два звена одной цепи событий, одной линии развития. Тот же Торольв начинал со следующего:
Всего они убили около ста человек и взяли уйму добра.
И всё же! Одно дело – отнял и забыл. Это ты, значит, викинг. Но тут – другое дело. Здесь монахов, на золотишке сидящих и ограбления ждущих, нет. Зато здесь светит добыча постоянная, регулярная. Тут постоянный призор нужен. А как его наладить?
А одно только остаётся: наладить. Наладить с местным контингентом постоянный взаимовыгодный контакт. Пусть в этой взаимной выгоде известная доля насилия подразумевается. Жизнь тоже имущество, имеющее стоимость, что поделаешь. Так что есть смысл чем-то поступиться, чтобы её за просто так не отобрали. В конце концов эти страшные находники не за телом твоим пожаловали, а всего лишь за шкурками. А мечи да секиры в их руках – философски подходя, не более чем дополнительный вес на их чаше весов. Так что, как ни крути, а процесс торговли тут налицо…
И это мы не говорим ещё о прочих нуждах отправившихся за серебром путешественников – о еде и питье, о женщинах и выпивке, об отдыхе и поправке корабля. А ведь тоже очевидно, что всё это добывается или обеспечивается в контакте с местным населением. Пусть и не всегда со стороны этого населения добровольном.
